Во всяком случае так считает заведующий лабораторией глобальных проблем Института экономических исследований ДВО РАН Михаил ТЕРСКИЙ – профессор кафедр экономики Дальневосточного Федерального университета и Дальрыбвтуза. Именно он возглавлял рабочую группу, которая готовила для Госсовета известную программу под условным названием «вся рыба – на берег». Как рассказал профессор главному редактору РИА Fishnews.ru Елене ФИЛАТОВОЙ, программа должна была стать достойной альтернативой принимавшимся ранее попыткам борьбы с нелегальным промыслом.

– Михаил Васильевич, как родилась идея программы «вся рыба – на берег»?

– Перед нами было поставлено несколько ключевых задач, которым нужно было найти решение. Но главное – Президент Владимир Путин был обеспокоен проблемой растущего неконтролируемого вылова, которую не удалось решить путем усиления административно-силового контроля. Затраты на создание системы силового контроля за выловом увеличились, а неконтролируемый лов не сокращался.

– То есть отдачи не было, пограничники не справились.

– Да, эта система оказалась неэффективной. Тогда перед группой была поставлена задача найти экономические рычаги воздействия на проблему. В ходе работы и появилась идея: перенести контроль из морских районов на берег. Так и появился этот тезис «рыба – на берег». Нами просчитывалась экономическая эффективность этого шага. Мы понимали, что появляются дополнительные затраты у рыбаков, но одновременно появлялись и экономические выигрыши у государства в силу того, что оно сможет сократить свои расходы на систему контроля в море. Кроме того, нами учитывалась возможность замещения импорта за счет увеличения объемов поступления рыбопродукции на внутренний рынок. Государственная, общественная, потребительская выгода оказалась примерно в 2,5 – в 3 раза выше, чем потери, которые несли рыбаки. Об этом было доложено на Госсовете Президенту, и положение «рыбу – на берег» вошло в закон о рыболовстве. Рыбаками нововведение было оценено неоднозначно, несколько лет оно торпедировалось, и если саму модель разработали в 2004 году, то законодательно ее внедрили только в 2008 году. То есть некий период адаптации для рыбаков существовал.

Вторая проблема, обсуждаемая на Госсовете, касалась развития отрасли, а точнее, выработки экономических стимулов для развития. До 2003 года квоты выдавались на год, при этом существовал административный субъективизм, а сама система распределения создавала большой объем неопределенности для всех рыбаков, что не побуждало их к инвестициям. Поэтому на Госсовете было предложено перейти к 5-летнему периоду, а потом уже в ходе обсуждения было решено закреплять лимиты на 10 лет. Рассуждение шли следующим образом: мы, конечно, обременяем рыбаков дополнительными затратами в связи с тем, что рыбу теперь нужно везти и растамаживать на берегу, но мы даем им десятилетний горизонт планирования и тем самым снижаем их экономические риски, в том числе коррупционные затраты на получение квот ежегодно. То есть задача решалась комплексно. Считались все выигрыши и потери и разрабатывались компенсационные механизмы. Причем решения давались непросто, потому что было непонятно, на каких принципах выделять эти квоты на 10 лет. Правительство и Владимир Путин, я бы так сказал, пошли на поводу у рыбаков и региональных властей и взяли за основу исторический принцип для выделения квот. Несмотря на то что были и другие предложения, мы согласились, потому что исторический принцип «обелял» рыбную экономику. Все уловы, которые не были зафиксированы и статистически не учитывались, выпадали при распределении, и тем самым выигрывали крупные компании, которые показывали большую долю легальных объемов вылова.

– То есть при введении исторического принципа стало выгодно показывать реальные уловы.

– Однако все понимали, что определенные риски остаются. 10 лет – это еще не тот срок, который бы стимулировал рыбаков к обновлению основных фондов и, прежде всего, к обновлению рыболовецких судов. Поэтому сразу же в 2006 году стали обсуждать возможность выделения квот на 20 лет. При этом стало ясно, что исторический принцип в данном случае уже неприемлем. 20 лет – это достаточно длительный срок, а поскольку бизнес – это живой организм, у которого есть цикличность развития, на стабильность которого помимо наличия квот влияет еще целый ряд факторов, то возникает вопрос трансфертабельности квот. То есть, как можно квоты перераспределять. И был принят механизм, при котором рыбаки могут их лишиться, если в течение двух лет не осваивают выделенные лимиты.

– Понятно: 50% не вылавливаешь – договоры расторгаются и доли выставляются на аукцион.

– Но это не трансфертабельность. Это не рыночный механизм – это система государственного перераспределения квот и достаточно жесткого государственного контроля за ресурсами, при которой рыбаки сами не могут продать квоту. Эта система не формирует устойчивость и стабильность предприятия. И когда наша рабочая группа обсуждала, а как же запустить рыночный механизм трансфертабельности квот, то мы пришли к выводу, что лучше распределять их под киль. К примеру: у меня есть фонды, но они плохо работают и не приносят мне дохода, поэтому я их продаю. Я продаю судно и вместе с ним я продаю квоту под киль. И тогда с приобретением и концентрацией судов появляется механизм концентрации наиболее эффективного рыночного управления квотами.

При этом государство вводит определенный контроль за тем, чтобы квоты не ушли за рубеж. Тогда появляется возможность создания новых компаний. Ведь когда квоты выделяются по историческому принципу, очень сложно создать новую компанию.

Еще один момент, который обсуждался, касается темпов роста производительности. Происходит медленное обновление флота, вводятся новые орудия труда, определенный технический прогресс происходит, правда, его темп никого не устраивает, но он все равно идет. Но при этом уловы не растут, а затраты на вылов рыбы увеличиваются. С точки зрения экономики, если у вас идет хотя бы медленное, но совершенствование основных средств производства, то производительность должна расти.

– Каждый год официальные доклады свидетельствуют о приросте вылова примерно в 300 тысяч тонн.

– А затраты на модернизацию превышают эти показатели. Производительность растет, но она растет очень медленными темпами.

Мы консультировались со многими учеными, в том числе и с биологами. Рыба приспосабливается к изменению среды обитания. А поскольку в этой среде постоянно присутствует человек со своими орудиями лова, то рыба как биологический объект приспосабливается и к техническим средствам, которые человек использует. Наблюдается такая тенденция: при тралении крупная рыба уходит, и вы все время облавливаете только молодь. В итоге рыба в уловах становится все мельче. И при тех судах, которые у вас есть, вы все время будете уничтожать молодь. Это, в свою очередь, влияет на популяцию. И, соответственно, растут затраты рыбаков.

Становится понятно, что при тех типах судов и орудиях лова, которые нам достались от нашего исторического прошлого, как бы мы их ни усовершенствовали, ситуация будет только усложняться. Экономически. И даже если мы будем больше вылавливать, то это будет все дороже и дороже. А значит, доступ людей к рыбе будет усложняться, появятся проблемы с рынками сбыта продукции. И тогда возникает вопрос: какой экономический инструмент позволит провести коренную качественную модернизацию? Что нужно, чтобы перейти на новый тип рыболовства? Ни одна рыболовецкая компания не способна сегодня сгенерировать такой переход и поменять свой флот на принципиально новые суда современного типа с принципиально новыми условиями работы. У промышленности заказа на эту технологическую инноватику нет. Строить на судоверфи в Большом Камне 1-2-3, даже 5 судов в год экономически нецелесообразно. Положительная рентабельность наступает, если в год делать, по крайней мере, 50 судов. Примерно 5 судов в месяц. То есть каждую неделю одно судно. Рентабельность нулевая на хорошем заводе начинается с объема, когда вы со стапелей спускаете 1 судно в неделю. Судно – это сложное сооружение, которое создается в течение года. Заводу надо выстроить систему управления заказом на год-полтора, увязать в него всех заказчиков, поставщиков, чтобы каждую неделю у вас со стапеля сходило судно. А вообще лучше, чтобы каждый день. Так происходит в Пусане. Вы представляете, какая должна быть организация производства, чтобы каждый день сдавать по судну!

Мы просчитывали: у нас рентабельность в рыболовном судостроении в 15% наступает, если сдавать одно судно в 10 дней. Поскольку судостроительное предприятие это тоже экономический агент, где думают о прибыли, то они будут строить либо за госдотации, которые будут компенсировать им все убытки и обеспечивать все нормы прибыли, и тогда это судно будет «золотое», либо должны иметь соответствующий портфель заказов, обеспечивающий прибыль. Но формировать сегодня годовой спрос на 50 судов местными рыбаками абсолютно нереально. При существующей системе распределения квот все будут ловить старыми судами. Поэтому, я думаю, что в году 2015-м или чуть позже правительство объявит, что мы переходим к выдаче квот под киль.

Понимаете, рыбохозяйственный комплекс – это комплекс. Это не только рыбаки. И если мы теряем судостроительную часть, то мы теряем инновационность в развитии и полностью становимся зависимы от того, как развивается судостроительная промышленность в Корее или Китае. Мы все равно будем вынуждены производить модернизацию судов, но все эти деньги за выловленную рыбу будем отдавать за рубеж. Я думаю, что правительство эта схема абсолютно не устраивает, поэтому поддержка гражданского судостроения для рыбаков, объявленная в качестве стратегического приоритета, означает запуск определенного экономического механизма. А это квота под киль, и не просто под киль, а под киль определенного технологического качества, построенного на российских верфях, с определенным жизненным сроком. То есть это не судно, которому 40 лет, хотя оно и построено в России. И тогда у нас появляется замкнутая цепочка, тогда появляется комплекс. Задача стратегическая – его воссоздать и запустить уже на новой технологической базе. Потому что мы все четко понимаем, что мир подошел к тому рубежу, за которым увеличивать вылов рыбы становится опасным. Сейчас в мире вылавливается 90-100 миллионов тонн, и это та предельная нагрузка на океан, которую он может выдержать. Увеличивать объемы вылова будет очень сложно, и в ОЭЗ выловить те объемы, которые заложены в программе развития рыбной отрасли, невозможно. Кроме того, происходят климатические изменения, при которых добыть рыбу становится сложнее.

Это все было понятно еще в процессе обсуждения 5 лет тому назад. В результате реформы медленно, но происходят. Если вы обратили внимание, государственная статистика перестает фиксировать вылов рыбы. Она теперь перешла на другой показатель – произведенная продукция. Показатель вылова будет, по всей видимости, носить только отраслевой характер. По большому счету, реально отследить, сколько действительно выловлено рыбы, невозможно. Ориентироваться можно только на те данные, которые зафиксированы при оформлении рыбопродукции на берегу. А сколько выловлено в море и сколько ее выкинуто обратно, отследить сложно и экономически затратно. И показателя по вылову в будущем не будет. Это означает, что когда вы придете в 2018 году получать квоты, то не будет государственного подтверждения, сколько вы ее выловили.

– Но ССД никто не отменял! Данные подаются и суммируются!

– Это система отраслевого мониторинга. Это не государственная статистика.

– Странно.

– А для меня ничего странного нет. Если надо менять систему и уйти от исторического принципа распределения квот, то становится неважным, сколько вы выловили рыбы. Но при этом становится необходимым изначально знать, сколько вы можете выловить. Это реально, если квота закреплена за судном. Потому что у судна есть определенные технические параметры, как и у орудий лова, которыми судно оснащено. Если я знаю, сколько дней судно находится на лову и его производительность, то я могу рассчитать объем продукции. И вот этот объем я могу за судном закрепить.

– Допустим, у меня есть судно, на котором прекрасный экипаж, который умеет работать эффективно. Квота, к примеру, только 20 тонн, но если дать волю, то команда выловила бы и 100, и 200 тонн.

– Все правильно! У судна есть определенные технические возможности. И если оно ловит 20, а не 100 тонн, то эта рыба будет стоить в 5 раз дороже. Потому что оно работает не на полную мощность, с недостаточной производительностью. Вместо 100 тонн судно на берег привезет 20. И государство понимает, что в море находится избыточный флот и он создает целый ряд экономических проблем: с ценами, с конкурентоспособностью и прочим. При этом смысла модернизировать судно нет: вам дали 20 тонн, и вы хоть новое поставьте, хоть старое, – у вас все равно 20 тонн. Какой смысл его модернизировать? Любое новое судно, большее 20 тонн по производительности, – это убыток.

– То есть, на той доли квот, которую я имею, я его не окуплю.

– Не окупите. Потому что задействован исторический принцип, исходя из которого на следующие 20 лет вам опять дадут эти 20 тонн. И весь технический модернизационный процесс у вас пойдет насмарку. Вы на следующие 20 лет создадите ситуацию технологического коллапса в рыбной отрасли, потому что еще 20 лет не будет смысла модернизации.

В связи с этим, конечно, отрасли, преследующей цели серьезных технологических изменений, такой подход неприемлем. Ведь если раньше у нас ключевым фактором развития были социальные факторы, например, прибрежные предприятия и поселки сохранить…

– Но ведь и сейчас от этих социальных обязательств нельзя отказаться.

– От них никто не отказывается. Но в определенный момент исторического развития у вас начинают меняться приоритеты. Мы продолжаем оказывать социальную поддержку рыбакам, системе отраслевого образования, хотя из того же Дальрыбвтуза только 20% выпускников, а то и меньше, идет работать в море. А все остальные никакого отношения к морю не имеют и не собираются никогда там работать, но государство такую систему содержит и поддерживает.

Однако государству нужно создать рыбохозяйственный комплекс, а не просто рыбопромысловый комплекс, поэтому изменения будут происходить. Следовательно, должны меняться правовые условия функционирования самого комплекса. И возможности изменения правовых и организационных условий функционирования этого комплекса (несмотря на то что мы их обсуждаем сейчас) возникли 5 лет тому назад  и было понятно, что рано или поздно мы к ним придем. Но для этого, как вы говорите, нужна политическая воля. Я думаю, что политическая воля и осознание необходимости уже появились. Ведь сколько было конфликтов вокруг «голубых траулеров»! Потому что этих 10 судов было достаточно, чтобы выловить весь минтай. Вот ключевое противоречие. Вопрос политический: нужно ли менять, условно говоря, 500 судов на 10 эффективно работающих. Сегодня еще такое решение принято быть не может. Но я думаю, что если мы определили в качестве тренда переход России на инновационную модель развития, то при этой модели нужно 500 менять на 10. Понятно, что это не должно произойти внезапно, необходим эволюционный путь для того чтобы сгладить те потери, которые могут отразиться на людях.

– Это серьезное перестроение организма.

– Переход на новую модель развития – это всегда риски, и кто-то теряет, а кто-то находит. Понятно, что выиграет тот бизнес, который перейдет на инновационную модель. При этом, думаю, прекратят существование малые компании.

– Почему? А если я куплю на российском заводе судно и у меня будут квоты на него?

– Все равно будет происходить концентрация бизнеса, а современные суда стоят очень дорого. Получить кредиты на современные суда без соответствующего залога, без гарантий под приемлемый процент невозможно, собственных средств у малых фирм вряд ли хватит, чтобы получать в лизинг суда стоимостью 100 миллионов рублей.

– А есть альтернатива квоте под киль?

– Ну, конечно, есть. Можно и другие принципы разработать, и в мире существуют разные схемы.

Но мы с вами должны удерживать в голове системное решение. Если мы не ставим перед собой задачу развития гражданского судостроения для рыбохозяйственного комплекса, то можно вводить любой другой принцип.

– Но рыбаки говорят: а почему судостроение нужно развивать за наш счет?

– Во-первых, ВБР – это не ресурс рыбаков, это национальный государственный ресурс, который принадлежит всему обществу. Рыбаки этот ресурс получают бесплатно либо покупают на аукционе.

– Нет, они платят за пользование ВБР.

– А квоту получают бесплатно. Но право государства – определять правила пользования этим ресурсом. И если рыбаки получают доход от вылова ресурса, то часть дохода должна покрывать государственные затраты, связанные с его обслуживанием: с научным обеспечением, охраной, подготовкой отраслевых кадров, с регулированием, с воспроизводством и прочим. И государство определяет, как этот ресурс будет добываться, использоваться и по каким схемам.

Рыбаки мыслят одной категорией: поймать и продать. При этом они потратили хоть один рубль на подготовку кадров? Они кадры получают бесплатно. А ведь это дорогое удовольствие – один выпускник с дипломом штурмана обходится в миллион с лишним рублей. А почему государству через налог на биологические ресурсы не возместить свои расходы на подготовку кадров?

Так что рыбаки здесь неправы абсолютно и мыслят очень ограниченно. А государству приходится брать в расчет, что в стране существуют не только рыбаки, но и судостроение, а это значит, металлургия, машиностроение, – это целая цепочка рабочих мест, которые обеспечивают экономическую безопасность страны. А покупка судов за границей наносит экономический ущерб государству, которому необходимо заботиться о рабочих местах для станкостроителей, приборостроителей, у которых тоже есть семьи и так далее. Что государство должно делать, чтобы рыбаки формировали спрос на отечественные суда? Принудить их экономически, чтобы они этот спрос формировали, и разработать механизм принуждения.

– Механизм все-таки нужно совместно с рыбаками разрабатывать.

– А почему не с приборостроителями, не с судостроителями?

– Вероятно, и с ними тоже.

– В моем понимании экономический механизм принуждения очень прост. Государство дает рыбакам квоту под киль и позволяет, продав или купив судно, продать или купить эту квоту. Сегодня если у вас квоту заберут по причине ее неосвоения, то вы ничего не получите взамен, а завтра вы сможете продать судно и вместе с ним квоту. Вы ничего не потеряете.

– Потеряют те, у кого нет судна отечественной постройки.

– Те, у кого нет российского судна, создают спрос на всю цепочку добавленной стоимости за рубежом. А правительство России, я думаю, благополучие иностранных судостроителей и приборостроителей волнуют меньше всего.

– Рыбаки основной причиной, по которой они не строят суда в России, называют неготовность к этому отечественных верфей. Ведь известен факт, что они приезжали к судостроителям и те им отказали. У верфей есть госзаказ на корабли для ВМФ или для перевозки углеводородов.

– Судостроительная отрасль, которая сформировалась в советское время и позволяла вылавливать 10-12 миллионов тонн рыбы в год, деградировала. И понятно, что на ее восстановление нужны колоссальные средства – кадровые, технологические, организационные, правовые и прочие. Когда на завод приезжает рыбак с целью заказать одно судно, то с какой стати ему должны по особому проекту в эксклюзивном варианте строить какое-то судно и, соответственно, готовить кадры, готовить технологическую оснастку, покупать оборудование?

– Извините, но они же строят эксклюзивные яхты для одиночных заказчиков и оборудуют их не только по последнему слову техники, но и отделывают красным деревом и светильниками ручной работы?

– В этом случае судостроитель в эту яхту закладывает все свои затраты и они все оплачиваются заказчиком. И рыболовецкое судно, если на него записать все эти расходы, будет тоже «золотое». Я могу построить по этой схеме рыболовецкое судно, но оно будет стоить 300 миллионов и вы его у меня не купите. Вы купите в Китае, где суда сходят с конвейера, там поточное производство и все затраты, которое я вбиваю в одно судно, там разделены между, скажем, 50 судами.

И я на месте директора судостроительного завода рассматривать отдельный заказ не стал бы, я буду рассматривать серийный заказ. Если рыбаки придут, к примеру, на Амурский завод и заявят, что в течение 5 лет ежегодно будут покупать по 50 судов, руководитель завода завтра же запустит производство. Он найдет и инвестиции, и оборудование. И государство возьмется помогать, процентную ставку по кредиту компенсирует. Оно должно партнерский диалог организовать между судостроителями и рыбаками. Но для того чтобы рыбаки стали партнерами, они должны приступить к обсуждению серийного заказа.

Главное – сформулировать задачу, которая заставит рыбаков обсуждать серийный заказ. У них должно быть четкое понимание экономического механизма, почему они начинают это делать. Четкое понимание проигрыша и выигрыша. И государство до тех пор, пока оно не сформирует это пространство экономических проигрышей и выигрышей, не в состоянии организовать партнерский диалог. Вне зависимости от статуса полномочий  лица, ответственного за это направление.

– Но до 2018 года осталось не так уж много времени, и это, честно говоря, пугает.

– Так о чем мы с вами и говорим. 5 лет – это формирование нового проектного пространства и 5 лет – это период формирования нового образа рыбохозяйственного комплекса. Не должно быть иллюзий: если Россия начала стратегический маневр от ресурсной модели к другой модели развития, то надо усвоить, что у этой модели другой алгоритм жизни. И 5 лет – это переходный период.

– Это очень мало.

– Если вы будете противиться и заявлять, что вас это не устраивает, то потеряете и это время. Ведь судостроителям тоже нужен период подготовки для такого производства, на реализацию своего инвестиционного проекта по созданию соответствующих производственных мощностей.

– Но рыбаки надеются на сохранение исторического принципа.

– Рыбаки зря надеются. Рыбаки не видят общей картины, они заняты только своим бизнесом. А государство смотрит на эту ситуацию по-другому.

– Но тогда, поскольку осталось совсем немного времени, надо активно обсуждать пути решения проблемы и механизм введения нового принципа распределения квот.

– Но вы же понимаете, что если вопрос о квотах под киль все время на слуху, то в экспертных кругах все это обсуждается. Формируется определенное общественное мнение по поводу того, что изменения произойдут. Об этом свидетельствует и то, что Росрыболовство теперь стало подразделением Министерства сельского хозяйства. Это означает, что формирование политики отрасли переводится в другой, более высокий уровень, где мыслят другими категориями. Значит, это будет принципиально иной способ решения проблемы – комплексный. Ведь до сих пор в отношении рыбаков был произведен целый ряд, но все-таки локальных изменений.

Абсолютно ясно, что будет введен режим биржевой торговли ВБР. Просто на сегодняшний день в том состоянии, в котором находится рыбная отрасль, где существуют тысячи компаний, формирование биржи бессмысленно. Потому что при таком составе участников биржи невозможно проконтролировать качество биржевого продукта. А когда я работаю с крупной компанией, которая мне поставляет 100 тысяч тонн минтая, то я четко понимаю, как я эти все стандарты могу контролировать.

– Когда чиновники собирались вводить рыбную биржу, то они говорили, что это будет инструмент действенного контроля за ценами.

– Нет, это инструмент рыночного управления определенным ресурсом. По причине того, что у нас нет своих биржевых площадок, мы теряем огромнейшие деньги. Общие потери рыбодобывающих компаний, не считая государственных, составляют процентов сорок. Существует биржевая торговля икрой минтая, разве она создает кому-то проблемы? Наоборот, – посмотрите, что произошло. Ведь государству теперь практически не надо контролировать промысел!

– Добытчики минтая сами объединились и выработали общую стратегию.

– И объединились, и ввели процент выхода икры минтая, причем сами жестко следят за соблюдением этой величины. Ассоциация добытчиков минтая, в моем понимании, один из выдающихся проектов. Я не мог поверить, что им удастся выстроить такую организационную систему защиты своих интересов. На мой взгляд, самая большая заслуга АДМ даже не в том, что они активно участвуют в законотворческой деятельности, в обсуждении проблем на государственном уровне, в выработке стратегии отрасли, а в том, что АДМ – одно из самых эффективных объединений России. АДМ не просто входит в состав разных правительственных комиссий и рабочих групп, она в них работает. Опыт работы минтайщиков привел к тому, что стали появляться другие объединения. Режим саморегуляции – это тот тренд, который сейчас есть. Но меня как экономиста поражает, что они нашли способ договариваться об условиях хозяйственной деятельности. И при этом соблюдать эти условия. Они смогли вырабатывать общую национальную стратегию на внешних рынках. Появилось сообщество людей, которые друг друга слышат, понимают и вырабатывают общую политику, и главное – соблюдают ее принципы. Ассоциация одна из первых (думаю, что больше в России такого опыта не было) взяла на себя некие правовые обязательства и выступила гарантом соблюдения своими членами государственных норм и правил. Появилась консолидированная ответственность, а это дорогого стоит. Коллективная ответственность пострашнее любого государственного наказания. Гарантии перед государством первыми выстроили они.

– Ассоциация добытчиков минтая сейчас проходит процедуру сертификации промысла по стандартамMSC.

– Минтай является объектом международной торговли. И если вы получили такой сертификат, то больше ничего и не надо. По сути, вы выставляете на бирже сертификат и определенный объем продукции под него. Но биржевая торговля ВБР, которая будет введена в России, и не предполагает, что там будет продаваться все подряд. Предметом торговли будут массовые международные продукты типа минтая.

Ведь обратите внимание на то, что положение о биржевой торговле из законодательства о рыболовстве никто не удаляет! Значит, правительство думает о необходимости введения этого инструмента. Вопросы технические могут обсуждаться: где она будет действовать, как, но это уже не принципиальные вопросы. Но вводить биржевую торговлю до тех пор, пока вы не сертифицировали все суда по соответствующим европейским стандартам, не отработали национальные стандарты, – бессмысленно. Но постепенно все к этому идет.

Понятно, что как любая инновация, все это воспринимается отрицательно. Потому что каждый эту инновацию воспринимает с точки зрения своих потерь.

– Наверное, все-таки не всеми.

– Конечно, но любая инновация – это увеличение рисков. Крупные компании на первом шаге могут понести убытки, но на втором шаге они получат прибыль, потому что с рынка исчезнет много конкурентов – технологически отсталых с ослабленными финансовыми возможностями и кадровым составом мелких фирм. Но то что рыба никуда не исчезнет и квоты перераспределятся в пользу крупных компаний – это однозначно. Видя и понимая эту тенденцию, крупные игроки уже начинают концентрацию бизнеса и мы наблюдаем попытки покупки компаний. А государство позволит произвести концентрацию бизнеса в том объеме, который позволит делать серийные заказы судов.

Удел малого бизнеса – это прибрежное рыболовство. Поставки свежей рыбы на берег, рыбоводство, марикультура. Но есть еще океаническое рыболовство. Государство претендует сейчас на выстраивание новой модели освоения ресурсов и при этом думает о другой стратегической задаче. Ему необходимо создание нескольких крупных компаний, которые выйдут на промысел в мировом океане. Потому что на следующем этапе, примерно к 2020 году, по всей видимости, будут вводиться квоты на вылов и там. И если наших рыбаков к этому моменту там не окажется, то мы ничего не получим. Время создания госкорпораций в рыбной отрасли прошло, и в мировой океан могут выйти только крупные частные компании. А там требуются другие суда, другие орудия лова.

То есть рыбаки должны четко понимать, что изменения неизбежны так же, как неизбежно наступление зимы у нас в России. У них есть только два варианта: либо эти процессы возглавить и выиграть, либо против этого бороться и проиграть. Раз принято решение переходить на новую модель хозяйствования, то это неизбежно.

В 90-х годах ключевой проблемой правительства было обеспечение самозанятости населения, и в том числе рыбакам давали возможность зарабатывать и платить минимальные налоги. Единственное, что раздражало правительство – рост неконтролируемого лова. Но сейчас задача самозанятости потеряла свою остроту, и для рыбаков этот период продлится еще недолго. Как только бизнес начнет укрупняться, он попадет в режим общего налогообложения. Те компании, которые проводят  сертификацию, прилагают к этому организационные усилия и несут финансовые затраты, – психологически готовы к переменам. Предприятия, выстраивающие прямые системы торговых связей с Европой, Америкой, минуя Китай, – они готовы, они все это понимают. А те, кто рассчитывают, что всю продукцию сдаст в Китае и Корее, не очень дальновидны. Я не имею в виду серого ежа или моллюсков, спрос на которые сформирован на азиатских рынках, я говорю о массовых видах рыб: треске, минтае, лососевых. Я же вижу, что ряд компаний меняет поведение на рынке, меняется стиль управления, маркетинговая политика и прочее. Такие компании с уже готовыми логистическими цепочками и собственными брендами мирового уровня – вот это будущее отрасли.

Елена ФИЛАТОВА, газета «Fishnews Дайджест»

Август 2012 г.